Марина Цветаева
Весной 1911 года Марина Ивановна уехала в Крым. В Коктебеле, живя у Волошина, старшего, верного друга, она встретилась с Сергеем Эфроном; он был круглым сиротой, сыном революционных деятелей, близким к народническим кругам, — на год моложе ее. С этого момента кончилось “трагическое отрочество” и началась “блаженная юность”. В январе 1912 Цветаева вышла за Эфрона замуж и тогда выпустила второй сборник стихов — “Волшебный фонарь”. Этот сборник был исключением в ее творческой биографии, когда ее новые стихи повторяли, перепевали старые мотивы.
В сентябре 1912 года у нее родилась дочь Ариадна. Внешние события проходили как бы мимо нее, целиком поглощенной “романом с собственной душой”, несмотря на то, что ее муж курсировал одно время с санитарным поездом в качестве брата милосердия, порою рискуя жизнью, и она очень волновалась за него, но жила отрешенно, словно бы в прошлом столетии. С весны 1917 года для Цветаевой наступил трудный период. Беззаботные, быстро промчавшиеся времена, когда можно было позволить себе жить тем, чем хотелось, отступали все дальше в прошлое. В апреле она родила вторую дочь, которую собиралась назвать в честь Ахматовой, Анной, но потом передумала: “ведь судьбы не повторяются”, — и назвала Ириной. В сентябре Цветаева уехала в Крым. Осенью 1919 года — в самое тяжелое время — Марина Ивановна отдала своих девочек в подмосковный приют; вскоре забрала оттуда тяжело заболевшую Алю, а в феврале двадцатого потеряла маленькую Ирину, погибшую в приюте от истощения и тоски… После девятнадцатого года под влиянием неразрывно слитых исторических и личных обстоятельств: гражданской войны и разлуки с мужем, в цветаевской лирике зазвучала нота, которую она обозначила сама: “Добровольчество — это добрая воля к смерти”. “Белая гвардия, путь твой высок: // Черному дулу — грудь и висок”. Событие, перевернувшее всю последующую жизнь Цветаевой, произошло 14 июля 1921 года. В этот день она получила “благую весть” — первое за четыре с половиной года письмо от мужа. Он находился после разгрома белой армии и бегства за границу, в Чехословакии и учился в Пражском университете. Цветаева мгновенно и бесповоротно приняла решение ехать к Сергею Яковлевичу. Увлечений в ее жизни — “топлива” для творческого костра, которое, отогрев, рассеивалось навсегда, было и будет немало; любовь останется одна до конца дней… Цветаева шла навстречу своей ломающейся судьбе, не переставая ощущать себя нерасторжимо слитой с русскими поэтами, все время мысленно с ними общаясь.
Стихи продолжали литься, вернее — рваться из души поэта, напряжение их все нарастало. Звучала в них тоска и боль расставания с родиной — исстрадавшейся и “лютой”, в пожарищах и крови, — она представала как бы живой мученицей. Будущее Цветаева видела философски и миротворчески, — в небе поэта:
По нагориям,
По восхолмиям,
Вместе с зорями,
С колокольнями,
Конь без удержу, —
Полным парусом! —
В завтра путь держу.
В край без праотцев…
Дыхом-пыхом — дух!
Одни — погожи. —
Догоняй лопух!
На седьмом уже!
Расставание с родиной иносказательно запечатлено в поэме-сказке “Переулочки” — о чародейке, которая завораживает доброго молодца и уносит его в заоблачную высь, и в стихотворном цикле “Сугробы”, посвященном Эренбургу, но всеми помыслами обращенному к далекому любимому:
Велика раскольница
Даль, хужей — прилучница!..
Сверх волны обманчивой
В грудь — дугою Лютою!
Через хляби — няньчанный,
Берега — баюканный…
Над обеими вещами Цветаева работала весь март и апрель. 11 мая 1922 года ее и девятилетнюю Алю отвез на извозчике до Виндавского вокзала единственный провожавший, и в этом заключается некий символ ее рокового одиночества… В Берлин Цветаева приехала 15 мая 1922 года. В то время там кипела литературная жизнь; существовало множество русских издательств; туда отправлялись не только эмигранты, но приезжали и советские писатели; отношения между Советской Россией и Германией были дружественными. Помог ей устроится в русском пансионе Эренбург; вскоре она встретилась с мужем, приехавшим из Праги. Цветаева пробыла в Берлине два с половинной месяца — очень напряженные и творческие. Она успела написать больше двадцати стихотворений, совершенно не похожих на прежние и открывших новые черты ее лирического дарования. Эти стихи словно ушли в подполье тайных, интимных переживаний, выраженных изощренно-зашифрованно: “Есть час на те слова. // Из слуховых глушин // Высокие права // Выстукивает жизнь…”. Стихи говорили о быте любви тленной и бытии любви вечной, — не нова была тема, но она требовала совершенно иного выражения: